В Афгане не принято было говорить: «В последний раз»

Помню наш с тобой первый бой. В ночь ты со своим разведвзводом уходил в засаду, и моя задача была — обеспечить ваш выход и прикрывать в случае необходимости. Почти сутки тогда я настраивал ночные приборы, ведь нам не приходилось воевать по ночам.

13 ДЕКАБРЯ 1989 года. Морозно. Слегка вьюжит. Женщины закрывают свои раскрасневшиеся лица воротниками и варежками. В плотном, студеном воздухе слышно дребезжание трамвая, идущего к вокзалу. В тихих закоулках, сквозь подвывание ветра, бушующего на широких проспектах, шуршание снега напоминает шорох листьев в осеннем лесу. На душе паскудно. Третий год нам толкуют, что "так дальше жить нельзя", народ вырубает виноградники и давится в очередях за водкой. Сегодня я поминаю тебя, Володя. Ровно три года назад в Чарикарской зеленке шел тяжелый бой... Ровно три года назад китайская граната снесла тебе голову... Я иду в магазин за водкой. Утром 13 декабря 1986 года нас, участников боевой операции, сосредоточили в Баграме. Технику нашу поставили в парке разведбата. Экипажи проверяли вооружение и обслуживали свои машины. На боевые выходим завтра. В Чарикарской зеленке мы еще не были. Мой шлемофон лежал, как обычно, между люками на башне. Радиостанция была включена на дежурный прием. Мой заряжающий Леня Тройченков (погиб 10.08.87г.) обслуживал ДШК и слушал эфир. — Командир, кажется, наша броня воюет. — Кто? Где? — "Кисет", танки второй роты, с ними комбат. А вот где, не пойму. На участке второй роты, перед Чарикаром, почти через километр стояли жилые кишлаки, поэтому духи обычно не устраивали там днем обстрелов колонн. Для этого на трассе было более подходящее место — "Аминовка" — участок дороги от Карабаха до Калакана. Когда афганские водители проходили этот отрезок, они ладонями проводили по лицу и говорили "Аминь". Отсюда и название участка. Может, это и придумал кто-то, но название закрепилось прочно. За эту зону отвечала первая рота нашего батальона. Как правило, именно здесь и были наиболее частые обстрелы колонн.

Вторая рота отвечала за "трубу". Вдоль их участка проходили две нитки трубопровода, по которым из Союза в Баграм перекачивали авиационный керосин ТС-1 и дизтопливо. По этой причине воевать им приходилось в основном ночью, когда духам было удобнее устраивать диверсии на проливах. Как правило, они минировали трубу, пробивали ее и устраивали засаду, ожидая прибытия шурави. Так что наш батальон воевал в две смены: мы днем, вторая рота — ночью. Перекуры во время намазов, и то, если не было наемников. Ничто не предвещало беды. Слава Рычков, мой механик-водитель, продекламировал голосом телеведущего Михаила Лещинского: — "На земле Афганистана идут учебные бои". — Ты бы фрикцион проверил. По-моему, он у тебя ведет. В зеленке под пулями не очень-то нарегулируешь, — оборвал его я. Славка пробурчал: — Рычаг свое дело туго знает. — Хватит болтать. Делом займись. — Есть! — И мой "рычаг" с лукавой улыбкой, весь перепачканный грязным солидолом, полез под танк. Наушники шлемофона прохрипели: — "Сапфир", я 525-й "Пурпура". Шторм усилился. У меня два "021"-х, один "300"-й. ЦБУ (центр боевого управления) дивизии не отвечал. Слова комбата, 525-й был его позывной, означали, что обстрел усилился, два человека убиты, один ранен. ЦБУ дивизии молчал. Я спрыгнул с танка: — Барциц за меня! Я в штаб! До штаба дивизии я не добежал. Меня перехватил капитан Федорашко — начальник штаба нашего батальона. — Быстро назад! Готовь танки к выходу! Комбата надо вытаскивать! Я прихожу — танки в колонне у ворот. Вопросы? Понятно, — на ходу бросил я. Бойцы укладывали инструмент — готовились к выходу. Лишних команд не ждут. Война тренирует как никто. Минут через десять танки стояли в колонне у ворот парка.

К нам подтянулись БМП первой роты Баграмского разведбата, которой командовал мой друг Отар Давитадзе и тягач ремонтников. Не успели мы с Отаром обменяться приветствиями, как показалась бегущая фигура начальника штаба. Капитан без лишних разговоров влетел на башню 412-го танка, присоединил тангенту к шлемофону, повернулся к колонне, махнул рукой, одновременно говоря в эфир: — Броня "Каскада" и "Кобры" за мной! Дистанция 50 метров! Не отставать! Машины тронулись почти одновременно. Когда вышли в район Баграмского перекрестка, комбат вышел на связь: — 007, где вы находитесь? 007 — код киношного суперагента Джеймса Бонда — позывной всех начальников штабов нашей дивизии — чья-то ласковая шутка. Этот позывной как нельзя лучше подходил Александру Ивановичу Федорашко — воевал грамотно. Федорашко доложил. Голос комбата: — Обороты, Саша. Накрыли нас крепко. Это мы слышали и так по звукам эфира. В зеленку надо было заходить в районе кишлака Лагмани. Неделю назад в этом месте мы так и не зашли. Тогда на первых ста метрах саперы обнаружили восемь фугасов, а фугас — штука серьезная. Бывает, что духи используют неразорвавшиеся авиабомбы, весом до 500 килограммов, коих на земле Афгана было великое множество. Это страшная вещь — можете поверить. Сейчас саперов у нас не было, но "наших бьют" — для нас как красная тряпка для быка, и мы поперли. Федорашко вышел на связь: — Боевое траление! Мой заместитель — "Каскад"! С Богом! Боевое траление — это значит, что первая машина берет на себя все мины. Это как в картах, повезет — не повезет. На войне это бывает. Мы часто ставили на кон свои жизни во имя жизней своих товарищей. По внутренней связи передаю Рычкову: — Слава, внимательнее. Боевое траление. Славка промолчал. Во время "боевого траления" все существо живого организма, именуемого боевой колонной, идет в ожидании подрыва. Один шанс из ста, что все пройдет успешно, но первая машина прошла как по воздуху. Фортуна была на нашей стороне. Мы вышли к 26-й заставе батальона охраны, которая находилась в зеленке — в трех километрах от дороги. Можно было говорить, и начальник штаба снова вышел в эфир: — 415-й — дозор (бортовой номер моего танка), "Кобра" за мной, остальная броня ждет здесь. Командирские машины двинулись дальше. После очередного поворота нам открылась такая картина: поперек дороги, задрав пушку вверх, правой гусеницей завалившись в трясину, стоял танк. Я вздрогнул, узнав в нем новую машину, которая совсем недавно пришла к нам в роту. О таких танках мы говорили — "мертвый". Живые машины огрызаются, стреляют, а этот, с задранной пушкой, молчал. После боя стало понятно, почему духи не сожгли этот танк. Это была их добыча. Они ждали темноты и рассчитывали взять танк целым и невредимым. Влипли грамотно. Хорошо хоть об этом передать успели. Антенны на броне всех машин к нашему приходу были срезаны снайперами. На связь выйти никто не мог, поэтому мы никого больше не слышали. Обойти перегородивший дорогу танк было невозможно: справа развалины дувалов и затопленные виноградники, слева — канал, метров пять шириной, заполненный водой. За каналом сплошняком стояли высокие стены полуразрушенного кишлака и угрожали множеством бойниц. К моей машине на полусогнутых подкрались Федорашко и Давитадзе. Я спрыгнул. Из командирского люка поврежденного танка появилась голова сержанта Батырова.

- Товарищ капитан, выйти не могу — снайпер держит. Мукулов (прикомандированный к нашей роте сапер, иногда выезжал вместо заряжающего) ранен в шею и в плечо. Стрелять нельзя — пушка пробита. Федорашко махнул рукой: — Сиди, не высовывайся! Сейчас вас оттащим. По переднему броневому листу цокнула пуля и визгливым рикошетом ушла вверх. Швырнув коуш танкового троса к 410-му, я метнулся под его защиту. Успел. Стрелок промахнулся. Федорашко заорал: — Сиди уже там, назад не рыпайся! Одним танком даже сдвинуть 410-й с места не получилось. Я крикнул начальнику штаба: Иваныч, цепляйте 412-й к 15-му, двумя тягами должен пойти! Когда 410-й сдвинули с места, у меня появилась возможность под его прикрытием подойти к офицерам. После короткого совещания было принято решение: пока 410-го тянут к заставе, мне, захватив пехотную радиостанцию Давитадзе, добраться до танка комбата и установить связь. Только после этого можно было оценить обстановку и принять решение. Никто не ожидал, что я побегу по простреливаемой со всех сторон дороге — никто, даже я сам. В такие секунды человеком руководит нечто такое, что нам смертным не понять. Духи влупили по дороге в тот момент, когда я, преодолев эту стометровку, свалился в кювет к разведчикам старшего лейтенанта Исмаилова. — Где Исмаилов? Молчание. — Командир где? — заорал я. — Погиб. Я так и не понял, кто это сказал. Никогда в жизни я больше не видел такого количества обреченных людей. Все они знали, что до утра мало кто доживет. Надо было видеть эти глаза! Смерть командира, заканчивающиеся боеприпасы, усиливающийся обстрел, приближающиеся сумерки — все это давило на людей. Смерть сидела рядом и ждала ночи. Понятно, что для парней означало мое появление, но даже подобия улыбки я так и не увидел на их лицах. К танку комбата я добирался уже осторожнее — почти ползком. От того, что я увидел, внутри похолодело. Танк стоял в яме. Каким образом он туда попал, оставалось только догадываться. Сжечь танк духи не могли, потому что из ямы торчала лишь башенка командирского люка. Наводчик видел стены кишлака и мог вести огонь по бойницам из пулемета, не позволяя высунуться гранатометчику. Выезжать назад — значит задрать трансмиссию, то есть не защищенный броней двигатель, вперед — обнажить самое слабое место — днище танка. И то и другое означало смерть танку и экипажу. То есть и этот танк был добычей духов. Им оставалось только дождаться темноты. За бруствером, перед спрятавшимся в яме комбатовским танком, метрах в двухстах, в виноградниках стояли каркасы БТРов. Тех, что шли здесь когда-то раньше, и уже никуда больше не доедут. Теперь эти коробки использовались духами как огневые точки. Били с трех сторон. Били хладнокровно и расчетливо. Назад не развернешься, вперед не пройдешь — некуда. Справа, метрах в ста, стоял танк второй роты — бортовой номер 427. Граната, выпущенная из душманского РПГ, снесла ему каток и направляющее колесо, разорвала гусеницу. Танкисты вели огонь из пулемета. Снаряды закончились. Две БМП разведчиков прикрывали свою пехоту. По радиостанции, которую мне дал Отар Давитадзе, я связался с начальником штаба и доложил обстановку. — Сиди там, сейчас к тебе подойдет твоя коробочка. Начинаем работу, — был ответ.

Я постучал по броне командирского танка. Показались глаза комбата: — Наконец-то! Слава Богу! Где Федорашко?! Я показал рукой. Комбат: — Осталось три снаряда — чтобы подорваться, патроны на исходе, связи нет — срезали антенну. Поставили безоткатку и лупят внаглую. Я ее вижу, а наводчик нет. Из пушки не достать. Три гранатомета работают по нам. Сижу тут, как ... на блюде. Как там люди-то, видел? — Нормально. Я протянул ему радиостанцию. Как бы в доказательство его слов, над башней танка прошла граната. Вторая разорвалась перед бруствером. — Хреново тут у вас. Ладно, пошел я. Изрыгая протуберанцы из пушки, приближался мой танк. — Дай-то Бог, — вслед мне простонал комбат.

В Афгане не принято было говорить: "Последний раз"… Вы должны были на время проведения операции взять под охрану шлюзы Большого канала и не допустить затопления виноградников Чарикарской зеленки. Если бы это случилось, пехота осталась бы без прикрытия "брони". Впервые же минуты боя была израсходована половина боекомплекта — к тому времени духи уже вышли к шлюзам крупными силами, и вас встретили лавиной огня. Необходимо было взять развалины отдельно стоящей крепости справа, укрыть людей, подтянуть технику и тогда уже сориентироваться в обстановке и принять решение. Духи были готовы к этому. Не зря их командиры обучались в наших военных вузах — ударили разом, как только разведчики отошли от "брони". До развалин оставалось метров пятьдесят. ...Не выдержали нервы: — Вперед, твою в Бога Христа Спасителя... Ты поднялся, но побежал уже без головы... — Ощущение было такое, как будто он взлетел, — вспоминал потом твой замкомвзвода сержант Алешкин. ...Развалины твои парни взяли. При штурме вместе с тобой погиб гранатометчик Вася Рябушко. У многих из нас хранятся фотографии, напечатанные этим прекрасным парнем. Командование взял на себя сержант Алешкин. Алешкин... Помню наш с тобой первый бой. В ночь ты со своим разведвзводом уходил в засаду, и моя задача была — обеспечить ваш выход и прикрывать в случае необходимости. Почти сутки тогда я настраивал ночные приборы, ведь нам не приходилось воевать по ночам. Стемнело, и вы, груженные боеприпасами, гуськом ушли в ночь. Минут через сорок эта ночь раскололась взрывами гранат, трескотней автоматных и пулеметных очередей. Дикий шквал огня прекратился так же внезапно, как и начался. Секунд через двадцать. Тишина рвала уши. Долго тебя не было на связи. Наконец вышел. Ты говорил шепотом. Главное, что я услышал — у вас не было потерь. Начальник штаба приказал вас вытаскивать. Тогда вы все остались живы только благодаря сержанту Алешкину. Духи спокойно шли по дороге, прекрасно зная, что кроме афганцев никого не встретят. Вас они приняли за своих. Алешкин шел первым. Первым он и открыл огонь, опередив духов и дав вам возможность укрыться. Стоял на дороге и расстреливал их в упор. Думаю, этот бой навсегда застрял в мозгах твоего сержанта. Толпа моджахедов и он один перед ними, а за ним все вы — двадцать пять человек. Алешкин кстати, так и уволился со значками воинской доблести — без боевых наград. Даже тогда ты отказался писать на него наградной. Написал я, но так и не знаю, получил ли он свой боевой орден в Союзе или нет. Мы много с тобой говорили на эту тему. Да и ты свой орден получил посмертно. Прости, брат, но я не могу об этом молчать. Наверное, просто пришло время.

Ветеран боевых действий

в Афганистане

Сергей Погодаев.

От редакции. Пунктуация,

орфография и стиль автора

сохранены.